Часть четвертая
2-й КРЕПОСТНОЙ ПОЛК.
В ВОЙСКАХ ВНУТРЕННЕЙ ОХРАНЫ
ФОРМИРОВАНИЕ ПОЛКА
В середине августа 1919 года 3-я и 5-я армии Восточного фронта вышли на линию реки Тобол уступом вперед по отношению к войскам Туркестанского фронта, которые в это время были на линии Орск — Лбищенск. Отдельные части 3-й и 5-й армий, преследуя противника, форсировали реку Тобол. Завязались упорные бои с переменным успехом. Это была последняя отчаянная попытка сибирской контрреволюции остановить наступление Красной Армии. Она имела некоторый успех — белым удалось задержать наши части и даже кое-где значительно потеснить их. Оторванные от своих баз, измотанные в беспрерывных боях, они стали отходить к Тоболу. Положение на фронте создалось серьезное. Чтобы не пустить Колчака вновь на Урал, командование 3-й армии срочно начало создавать Екатеринбургский укрепленный район, руководителем которого был назначен бывший комбриг Особой Васильев. Ему поручили в срочном порядке приступить к формированию свежих частей (крепостных полков).
Формирование 1-го Крепостного полка было поручено С. П. Попову, участнику блюхеровского похода. 2-й полк было приказано формировать мне. 3-й полк начал формировать некий Лаврушев, который начинал формировать и 1-й Крепостной полк, но ни с одним полком на фронт не поехал. Позднее командиром 3-го Крепостного полка был назначен Григорьев, бывший комбат полка «Красных орлов», с ним он и уехал на фронт.
Приказ о формировании 2-го Крепостного полка я получил 2 сентября. Получая назначение, я спросил коменданта Екатеринбургского укрепленного района Васильева:
— Откуда будут поступать люди на пополнение полка?
На это он ответил:
— Получишь из военкомата бывших белых: пленных и перебежчиков.
Сначала я принял его заявление за шутку, но потом вижу, что Макар Васильевич говорит серьезно. Мне как-то сразу стало не по себе: казалось странным, что вчерашние враги станут нашими бойцами. Васильев, заметив мое смущение, заверил, что это будут хорошие солдаты, потому что они испытали на своей собственной шкуре власть белых и вряд ли захотят вновь ее иметь.
— Так вот, товарищ Пичугов, — сказал он после некоторой паузы, — драться они будут, как львы: это сибиряки, а ты их знаешь. Им надо скорее освободить свои села и деревни и вызволить из-под власти белых семьи. Ты это учти. Они будут драться хоть голыми руками.
— Подумав немного, Васильев добавил: — Мы можем дать им только винтовки, немного патронов и одеть их в молескиновые шинели. Вот и все, что мы можем дать сейчас крепостным полкам. Чего не хватает, добудете в бою и довооружитесь за счет противника. Белых союзники снабжают хорошо. Лошадей тоже не получите. Мобилизуйте, покупайте у населения. Мы вам дадим только самый минимум — для пулеметных и патронных двуколок и несколько верховых.
— Срок формирования, — заявил Васильев, — не больше трех недель, а если сумеешь сократить, будет очень хорошо. Постарайся это сделать.
— А где же мне брать командный состав? — спросил я.
— Помощник у тебя есть. Знающий парень, бывший офицер, фамилия его Карташев. Он из Вятского укрепленного района, ведал орготделом. На другие командные должности дадим немного краскомов пехотных курсов. Но на них особенно не рассчитывай, у большинства из них нет боевого опыта, — поспешил «утешить» Васильев. Потом подумал и, понизив голос, сказал: — Сходи утром к зданию военного трибунала: попадутся подходящие — забирай, как-нибудь оправдаемся. Пусть дерутся хорошенько, Советская власть простит.
Из штаба укрепленного района я сразу отправился на Златоустовскую 62, где должен был помещаться штаб 2-го Крепостного полка. Там застал своего помощника Карташева, о котором говорил мне Васильев. Узнав, что я назначен командиром полка, Карташев доложил, что на сегодня, то есть на 2 сентября, кроме него, в полку имеется только два писаря, которых он привел с собой из бывшего Вятского укрепленного района, а по штату в полку должно быть 3687 человек.
Степан Иванович Карташев произвел на меня хорошее впечатление. Скромный, выдержанный, спокойный и деловитый — таким он был все время работы в полку.
На следующий день утром я по совету Васильева отправился к трибуналу. Прежде всего встретил там Алешу Бякова, которого знал еще по Нижнему Уфалею, когда мы создавали 1-й Горный полк. Алеша — матрос, кажется, Балтийского флота, общительный и расторопный парень. Вот, думаю, находка, назначу его завхозом полка. Он выдерет из-под земли все что надо.
Бяков сразу узнал меня.
— Что ты тут делаешь? — спросил я его.
Он сначала смутился, покраснел, а потом пожаловался, что его за какие-то «пустяки» тянут в трибунал.
— Пойдешь завхозом в полк? — спросил я его. Он, видимо, сначала не поверил, а потом как-то растерялся и, потупясь, сказал:
— А трибунал?
— Приходи сегодня же в штаб на Златоустовскую, там обо всем договоримся.
От радости он заплясал и бросился меня целовать.
Тут же я встретил и Судакова, из полка «Красных орлов». Его за пьянку и дебош привлекли к суду трибунала. Я подумал, что на фронте пить и дебоширить будет негде и некогда (дать ему в комиссары хорошего большевика — неплохой будет комбат), и пригласил его явиться в штаб полка. Судаков не то, что Бяков: сделал вид, что еще подумает, но я знал — он придет.
На пути к штабу случайно встретил выписавшегося из госпиталя бывшего красноармейца 1-го Горного полка Агапитова. Сколько было у нас радости, воспоминаний о былых делах и друзьях. Агапитов был парень грамотный, и я предложил ему должность делопроизводителя в полку. Он охотно согласился и тут же отправился со мной в штаб полка.
В штабе меня уже ожидали прибывшие от Васильева Знаменский, назначенный на должность адъютанта полка, и Крыжановский, помощник адъютанта. Оба бывшие офицеры и прибыли из центра.
Знаменский был уже пожилой, лет сорока, полный, даже немного обрюзглый, но очень подвижный и общительный человек. Красный нос его и немного слезящиеся глаза говорили о том, что он, по всей вероятности, любил выпить. Однако нужно отдать ему должное, показал он себя в полку с очень хорошей стороны: будучи ярым поборником офицерской чести, он свято хранил лучшие традиции русского офицерства и учил этому других командиров.
Знаменский был дисциплинирован, исполнителен, вежлив и корректен в обращении, всегда строго соблюдал служебную субординацию.
Крыжановский был молодой офицер, но очень серьезный и к работе относился всегда добросовестно. В то время нам особенно было необходимо иметь таких людей.
Прибывший адъютант и вновь назначенный завхоз сразу принялись за дело, и работа закипела. Но люди поступали медленно, и меня это очень беспокоило.
Не помню, на второй или третий день я взял с собой комбата Ахматова, только что прибывшего в полк, и отправился в казармы Екатеринбургского запасного полка, чтобы взглянуть на людей, которые должны были поступить к нам на укомплектование. Когда я подошел к знакомым еще по старой армии казармам бывшего Оровайского полка, меня охватило волнение. Я вспомнил, как пять лет тому назад, в январе 1914 года, пришел сюда новобранцем, как эти большие казармы подавили меня своей мрачностью. И тут, как в калейдоскопе, возникли картины первых пережитых мною дней в этих вечно пахнувших карболкой казармах. Я вспомнил, как фельдфебель 6-й роты Диков приказал отделенному ефрейтору Курочкину снять машинкой мою пышную шевелюру; мое сердце сжалось в комок, когда я провел рукой по коротко остриженной голове.
Подходя к умывальнику 6-й роты, вспомнил, как первый раз вне очереди я чистил до блеска (драил, как говорили тогда) битым кирпичом обеденные бачки из красной меди. А когда наступил обед, бачки оказались зелеными, потому что старый солдат, издеваясь надо мной, новичком, порекомендовал ополоснуть их водой. Вспомнил и горькую обиду на отделенного, который заставил меня ходить с этими бачками гусиным шагом (на подогнутых ногах), и делал это я до тех пор, пока не свалился от усталости и изнеможения.
Размышляя, я незаметно для себя оказался в помещении 6-й роты, той самой роты, в которой начал свою нелегкую солдатскую службу. Здесь вместо коек во всю длину огромного помещения возвышались теперь двойные нары, а на них валялись бойцы в крайне драном обмундировании или даже в одном белье.
Дежурный, увидев нас, скомандовал:
— Смирно!
Бойцы замерли кто где был. Меня поразила эта картина большого количества «бесштанных». Я недоумевал: почему люди днем в одном белье?
Задал этот вопрос дежурному по роте, но он, пожав плечами, ничего не ответил. На выручку пришел какой-то солдат, стоявший недалеко от нас.
— Покрасовались и будет! — коротко сказал он.
— Что значит покрасовались? — спросил я.
— Английскую-то амуницию у нас красноармейцы взяли, — охотно ответил тот же солдат. — Вам, говорят, в тылу все равно в чем ходить, а нам еще Колчака добивать надо.
Оказалось, что часть пленных и перебежчиков еще на фронте была раздета нашими бойцами, и взамен новенького английского обмундирования они получили старое. Те же, у кого обмундирование было оставлено, продали его на барахолке в надежде, что им все равно дадут новое, когда пойдут на фронт.
— Как же вы в город ходите? — спросил я.
— А мы по очереди, у кого есть что одеть, тот и дает.
— А вы знаете, какое вам дадут обмундирование? — спросил я солдат.
— Знаем, на фронте и мы заменим, — не унывая, отвечали они.
Я смотрел на этих людей, большинство из которых были одеты в лохмотья и походили скорее на босяков, чем на солдат, и с тревогой думал: «Во что же я их одену?» Но оптимизм и спокойствие будущего пополнения полка успокаивали и меня, я понял, что главное для этих людей не то, как и во что их оденут, а как скорее покончить с Колчаком.
Спустя несколько дней прибыл товарищ Ураков, назначенный комиссаром полка. Он предъявил мне огромный мандатище, где перечислялись почти все права и обязанности комиссара, вплоть до того, что он имеет право арестовывать и без суда и следствия расстреливать, если обнаружит измену.
Прочтя этот грозный документ, я спросил его:
— С какого времени вы в партии?
Он добродушно ответил:
— С тысяча девятьсот восемнадцатого года.
— Были ли на фронте, где и когда?
Видя, что интересуюсь его биографией, он сказал:
— Пригласи меня на стакан чаю, я все подробно расскажу, а сейчас хотел бы кое-что узнать сам.
— Пожалуйста, — ответил я.
— О том, что ты большевик, я знаю, мне сказали в политотделе. Скажи, есть еще члены партии?
— Пока мы с тобой двое, — переходя как-то сразу на дружеский тон, ответил я ему. — Но хорошие, надежные ребята есть. — И я перечислил ему тех, кого знал.
Он тепло улыбнулся и сказал:
— Я думаю, мы с тобой сработаемся.
В это время в кабинет вошел помкомполка Карташев и, чеканя слова, доложил:
— Товарищ комполка! Прибыли тридцать три человека младшего комсостава.
— Что они представляют из себя? — спросил я.
— Все окончили учебную команду, кто в старой армии, кто в белой.
— Членов партии нет? — не удержавшись, спросил комиссар.
— Не знаю. Не узнавал, — ответил Карташев. Потом добавил: — Это в мои функции не входит.
Я познакомил их. Карташев как-то сразу смутился и стал извиняться за свой, как он сказал, нетактичный ответ.
Формирование полка шло очень медленно, пополнение поступало нерегулярно и малыми партиями. За первые шесть дней формирования, со 2 по 8 сентября, мы получили всего лишь 312 человек, из них 300 рядовых и 12 человек комсостава. Видя такую задержку в комплектовании крепостных полков, Васильев вынужден был заявить протест в штаб 3-й армии, на что тот ответил, что в первую очередь комплектуют 29-ю дивизию, отсюда и происходит задержка в пополнении крепостных полков.
Однако вскоре после этого пополнение стало поступать уже непрерывно и большими партиями. Пополнился и командный состав — прибыло 8 курсантов с Вятских пехотных курсов, которых ранее обещал Васильев. Стали прибывать также и младшие командиры из числа перебежчиков. Меня очень беспокоило их настроение. С некоторыми из них я успел побеседовать и тут только понял Васильева, почему он был так уверен в них. Достаточно было даже коротких бесед, чтобы понять, что никакого возврата генеральской власти «правителя Омского» сибирский крестьянин больше не захочет.
Штаб полка и хозяйственная часть еще не были укомплектованы и захлебнулись в этом людском потоке. Прибывавшее пополнение не успевали проводить приказом, несмотря на то что работали день и ночь. А штаб укрепрайона требовал точных сведений и отчетов о ходе формирования.
Завхоз полка Алеша Бяков, хотя и был очень энергичным и расторопным человеком и умел достать для полка все, что нужно, тут не выдержал. Когда с него требовали отчет, что кому роздано и сколько еще чего недостает, он терялся, у него просто не хватало времени и умения составлять длинные, пестрящие цифрами сводки, а помочь ему было некому.
— Товарищ командир! — заявлял он с досадой. — На что им эти сведения, когда они нам все равно больше ничего не дадут? У них, кроме лаптей, ничего и не осталось.
Хотя сводок он и не составлял, но прекрасно помнил, что имеется у него в полку, и, пригибая по очереди на руке пальцы, мог без труда перечислить, что халатов больничных, вместо шинелей, мы получили 1000 штук, ватных брюк — 900 штук, гимнастерок — 1500 штук, фуражек — 1500, ботинок — 1250 пар.
Но шинели были молескиновые, брюки ватные, пояса брезентовые, сумки также брезентовые. Одним словом, полк не мог похвастаться своим внешним видом. И все же, несмотря на очень бедное вооружение и обмундирование, у людей было прекрасное настроение и бодрый вид. Шутки и остроты сыпались как горох. Сенная площадь у бывших Оровайских казарм, где проходили занятия уже сформированных подразделений полка, часто оглашались веселой солдатской песней или раскатистым и мощным «ура». Сибиряки рвались в бой, и все чаще можно было слышать вопрос: «Скоро ли на фронт?»
Комплектование первых двух батальонов уже заканчивалось. На 12 сентября в полку числился 1341 человек. В тот же день пришло распоряжение формировать полк с недокомплектом в 35% и без некоторых специальных команд. Из специальных команд предусматривались только связь, пулеметная команда и разведка. По новому распоряжению в полку должно было быть 2362 человека, вместо 3687 человек, намечавшихся ранее.
Предполагалось, что нам дадут еще 200—300 добровольцев, чтобы укрепить полк. 3-й батальон формировать не пришлось, так как нам выделили его из Екатеринбургского караульного батальона. Произведя смотр этого батальона, я приказал Судакову принять его и вступить в командование.
На двенадцатый день формирования, 14 сентября, Васильев вызвал меня и спросил:
— Готов ли к погрузке полк?
Сейчас трудно передать, сколько в этом вопросе было надежды и тревоги. У нас многое было еще не готово, но, зная, что нас ждут на фронте, я сказал:
— Давайте вагоны.
Облегченно вздохнув, Васильев радостно сказал:
— Вот и хорошо. Начинайте погрузку.
И утром 15 сентября мы начали погрузку в эшелоны побатальонно. Первым эшелоном отправился Ахматов со своим батальоном. Потом начал грузиться 2-й батальон. Штаб полка следовал третьим эшелоном, где ехали спецкоманды и хозяйственная часть, благо она была еще невелика: у нас почти не было обоза, мы рассчитывали на мобилизацию подвод у сибирских крестьян.
16 сентября погрузился 3-й батальон. Итак, на тринадцатый день формирования полк двинулся к фронту, имея назначение следовать в распоряжение 29-й дивизии. Уже в пути мы получили документы, уточняющие распоряжение: следовать до Ялуторовска, где поступить в распоряжение комбрига 1 Андрианова.
«Хорошо», — подумал я, ознакомившись с последним распоряжением. Комбрига Андрианова я уже немного знал, с ним познакомился в марте 1919 года, когда участвовал с 23-м полком в ликвидации прорыва на участке 29-й дивизии в районе Глазова — у станции Чепца.
Андрианов был высокого роста, статный строевой офицер с прекрасной выправкой, всегда опрятно одетый, подобранный, в то же время не был придирчив к другим и старался влиять на них личным примером. Во всех его поступках и разговоре чувствовалась высокая культура.
Я знал, что Андрианов — полковник старой армии, один из лояльнейших русских офицеров, который считал для себя обязанностью честно служить родине. Он не был большевиком. Это был просто честный, порядочный русский человек, преданней своей родине. Он рассуждал здраво и понимал лучше многих офицеров старой армии, что большевики — это сила, что правда — на их стороне и только они способны вывести родину из тупика, в который завели ее прежние правители царской России.
ПЕРВЫЕ БОИ
Когда 2-й Крепостной полк прибыл в Ялуторовск, где находился штаб 1-й бригады, нам было приказано немедленно выгрузиться и выступить по направлению станции Заводоуковская. Положение на фронте 1-й бригады было неважное, особенно на ее левом фланге (левее линии железной дороги Ялуторовск — Ишим), где участок фронта занимал 10-й Московский полк.
Я сейчас не помню, входил ли он в состав 1-й бригады или был временно придан ей, но 10-й полк в беспорядке отходил под напором полков Пепеляевской дивизии, которые в это время начали решительное наступление. Мне было приказано сменить 10-й полк, перейти в контратаку, отбросить противника и занять станцию Заводоуковская.
Я приказал 1-му батальону и следовавшему за ним 2-му переправиться за Тобол, развернуться и должным образом встретить наступающие части белых. 3-му батальону, который только что прибыл и начал разгружаться, приказано было оставаться в резерве, выставить кордоны и задержать отступающих в беспорядке бойцов 10-го полка.
Это была наша вторая и последняя встреча с 10-м Московским полком, переименованным теперь в 457-й стрелковый полк. В дальнейшем этот полк выправился и, приобретя боевой опыт, неплохо дрался в составе 51-й дивизии. За отличие в боях под Каховкой в 1920 году он был награжден Почетным революционным красным знаменем.
Вскоре меня вызвали в штаб бригады. Я доложил комбригу, как выполняется его приказ. Андрианов одобрил мой план действий и предупредил, что надо держать ухо востро, так как против нас действует дивизия генерала Пепеляева. Уточнив необходимые детали в отношении дальнейших операций, я вернулся в расположение полка.
Вскоре были получены первые донесения от наступающих батальонов. Командир 1-го батальона Ахматов доносил, что, продвигаясь к Заводоуковской, батальон наткнулся на передовые части белых и, сравнительно легко сбив их, продолжает двигаться дальше на восток.
2-й батальон, следуя левее железной дороги, встретил только разведчиков противника. И лишь подойдя к Заводоуковской, батальоны наткнулись на крупную колонну белых, и на подступах к этому поселку завязался встречный бой, который длился несколько часов подряд. Здесь наши бойцы показали, что они могут и хотят драться за Советскую власть.
Это было первое испытание, экзамен на аттестат зрелости 2-го Крепостного полка, испытание на верность Советской власти вчерашних солдат белой армии, которые совсем недавно вольно или невольно дрались против этой самой власти. Я не мог удержаться, чтобы не посмотреть на это решающее для жизни полка сражение, и, взяв с собой несколько ординарцев, поскакал к месту боя.
Надо было родиться в сорочке, как говорят в народе, чтобы угадать такой удачный момент: подъезжая к 1-му батальону, я услышал, как загремело мощное, раскатистое русское слово «ура», и вслед за этим густая волна бойцов в молескиновых шинелях лавиной ринулась вперед, держа винтовки наперевес. Бойцы были страшны в этот миг, глаза их горели, и смерть отступала перед их штыками.
Цепь белых, как по команде, прекратила стрельбу, нервно задергалась, отдельные солдаты с бледными растерянными лицами начали вскакивать, и вдруг вся цепь бросилась бежать врассыпную, оставив в окопах только отдельные жалкие фигуры с поднятыми вверх трясущимися руками. А вздыбившаяся волна наступающих катилась все дальше и дальше, не видя ничего, не обращая внимания ни на пленных, ни на трофеи. И только перекатившись за поселок, на восточной окраине его цепь залегла и стала окапываться, а комбат занялся подсчетом пленных и трофеев.
СТИХИЯ В КАЧЕСТВЕ СОЮЗНИКА
По занятии Заводоуковской мы установили связь с полком «Красных орлов», который действовал правее линии железной дороги. Слева от нас действовала 51-я дивизия. Разрыв между нами и 51-й дивизией составлял 60 с лишним километров. Пространство между станцией Заводоуковской, где теперь находился наш полк, являвшийся левым флангом 29-й дивизии, и заводом Петровским, где был правый фланг 51-й дивизии, охранялось только кавалерийскими разъездами, которые высылались от обоих флангов по Петровскому тракту. Тракт этот проходил в безлюдной местности в диком дремучем лесу.
Просека, по которой тянулась длинная прямая нить древнего Петровского тракта, из конца в конец прорезала густой массив вековых сосен и елей, уходящих своими стройными вершинами в самое небо. Вправо и влево от тракта местность была еще глуше: бурелом и сухой валежник лежали десятилетиями, заросшие буйной высокой травой и мхом. Нога человека редко ступала сюда, и только дикие звери находили себе здесь приют и полную свободу.
На дворе стояла осень, шел уже октябрь месяц. Наш полк по-прежнему дрался у Заводоуковской, а в десятке километров от нее по Петровскому тракту в дремучем лесу занимал позиции 2-й батальон полка, которым командовал в то время талантливый командир Осипович.
Белые не только упорно сопротивлялись, но и переходили кое-где к активным боевым действиям. Однажды, пройдя незаметно глухими тропами, они вышли во фланг 2-му батальону и внезапно напали на него. Завязался сильный бой, перешедший в рукопашную. Батальон был немного оттеснен, но не разбит. В этом бою пал смертью храбрых командир батальона Осипович. Командование принял на себя один из командиров рот товарищ Герц. Бойцы уважали Осиповича и готовы были отомстить белым за смерть любимого комбата.
Окапываясь на новом месте, бойцы заметили, что подул сильный ветер в сторону противника. Не долго думая, они подожгли впереди своих окопов лес, и пламя, подхваченное ветром, быстро начало распространяться в сторону белых. Огонь широкой полосой с треском и ревом неудержимой лавиной понесся к неприятельскому расположению. Белые не успели опомниться, как на них обрушился огненный шквал, сжигающий все на своем пути. От неожиданности и страха они в панике бросились бежать, настигаемые пламенем. Некоторые, потеряв голову, лезли на деревья, но и тут спасения не было.
Так была отомщена смерть комбата Осиповича.
Получив донесение о лесном пожаре, я поспешил в расположение 2-го батальона. Когда прибыл туда, все было уже кончено. Увидя место, по которому прошел огонь, я с тревогой подумал: «А что было бы, если бы ветер повернул в обратную сторону?»
В ПАДУНЕ
После занятия нами поселка Падун штаб полка из Заводоуковской переехал в этот поселок, ближе к передовой. А вечером в тот же день комиссар сообщил мне с тревогой, что в 3-м батальоне, который стоял тут же в резерве, замечено много пьяных бойцов. Я приказал немедленно вызвать в штаб полка комбата Судакова, чтобы выяснить, откуда появилисьспиртные напитки.
Спустя некоторое время Судаков явился.
— По вашему распоряжению комбат три Судаков прибыл, — доложил он заплетающимся языком, уставив на меня мутные глаза. «Налакался первый», — подумал я, осматривая его нетвердо стоящую на ногах фигуру.
— Он и сам пьян, — с отвращением сказал комиссар, глядя на него.
— Откуда вы взяли спиртное? — спросил я Судакова.
Сначала он молчал, пьяно улыбаясь и как бы соображая, потом, сжав кулак, подставил под него горсть другой руки, как бы цедя в нее что-то.
— Выжимаем из земли. Она, матушка, не только кормит, но и поит нас… — начал он паясничать, покачиваясь из стороны в сторону. Противно было смотреть на него. «Вот тебе и боевой командир. Как только услышал запах спиртного, так сразу потерял волю и рассудок», - подумал я.
Пришлось отправить его под арест.
При расследовании причин пьянки установили, что в поселке Падун был винокуренный завод, в цистернах которого имелся спирт. Белые при отступлении выпустили его в землю. Он разлился и пропитал ее так, что в некоторых местах образовалась грязь. Любители выпить собирали эту грязь, отжимали ее, полученную жидкость процеживали и пили. Вместе с ними пил и Судаков. Правда, на следующий день он клялся, что это с ним больше не повторится.
Зная, что в полку «Красных орлов» он был неплохим командиром, решили простить его на этот раз и дать возможность загладить свою вину в боях. Действительно, в последующих боях Судаков проявил себя как неплохой командир, стараясь искупить свой проступок, но дальнейшая жизнь Судакова показала, что мы в нем ошиблись: он так и не смог побороть в себе слабость к водке, превратился в алкоголика и не нашел своего места в рядах строителей социализма.
ТУМАШЕВСКАЯ МЫШЕЛОВКА
Бои на фронте полка шли с переменным успехом. Наши бойцы, вчерашние колчаковцы, дрались на диво и почти голыми руками: у нас очень плохо было с патронами, приходилось надеяться только на штык.
Вообще-то штык солдаты недооценивали, и постепенно все винтовки на фронте оказывались без штыков. Так было в старой царской армии, так было сейчас и у белых, и у нас в Красной Армии. Но в нашем полку штыки как-то уцелели. Потому ли, что мы недавно только сформировались и не успели их побросать, или потому, что нас патронами не баловали и бойцы поневоле вынуждены были надеяться на штык, но штыки у нас были. Вспомнили мы и суворовский завет: «Пуля — дура, а штык — молодец», хотя от патронов никогда не отказывались.
Вспоминается один случай, когда комбат 1 Ахматов позвонил мне и попросил послать ему «патрончиков», как он ласково называл их.
— Бери сколько угодно! — сказал я ему сердито.
— Где? — радостно спросил он.
— В Тумашеве.
— Там белые, — недоуменно ответил Ахматов.
Но поздно вечером он позвонил мне в штаб и радостно сообщил:
— Достал!
— Что достал? — спросил я, не понимая его ликования, забыв наш утренний разговор.
— Патронов. Да пулеметик еще прихватил, — почти захлебываясь от радости, кричал он в трубку. — Только вот боюсь, не удержу эту Тумашеву: дыра какая-то, кругом лес, а село в низине. Сижу, как в колодце.
— Выдвинь подальше заставы, — посоветовал я ему и стал думать, как бы удержать этот пункт, но так ничего и не придумал.
К утру Ахматова действительно оттуда вышибли.
Тумашево — большое сибирское село, расположенное в глубокой лощине. Оно вплотную было окружено дремучим сибирским лесом. За месяц жарких боев в этом районе Тумашево шесть раз переходило из рук в руки — три раза мы его занимали и три раза отдавали. Наши бойцы хорошо узнали все дороги и тропинки к этому селу. Знал их хорошо и противник. Поэтому удачно выскальзывали из окружения и мы и они. Наши бойцы прозвали это село мышеловкой. Больше трех дней им никто не владел.
После того как мы заняли его в третий раз, из штаба бригады сообщили, что против нас появился новый противник — 2-й егерский полк, только что прибывший из Омска после своего переформирования. Он сменил наших старых «знакомых» — изрядно потрепанную пепеляевскую дивизию.
Но и со 2-м егерским полком мы уже встречались: это было у верховьев Камы в мае 1919 года. Тогда, правда, егерцы составляли 2-й егерский отдельный батальон, а теперь белые развернули его в полнокровный полк. Англичане дали новое, с иголочки, обмундирование, снабдили большим количеством станковых пулеметов систем «Кольт». Американцы дали большое количество полевых аппаратов и много километров полевого кабеля. А главное, у егерцев было много патронов. Только стреляй!
Когда я узнал, что против нас появилась новая часть, то очень сожалел, что Тумашево занимаем мы, а не белые. Новичков легко можно было захлопнуть в этой ловушке. И мне пришла мысль отдать Тумашево белым.
Я позвонил комбригу Андрианову и поделился с ним моими соображениями. Но Андрианов почему-то не дал согласия на оставление Тумашева. Меня же не покидала эта мысль: уж очень она казалась заманчивой. Я посоветовался с комиссаром и комбатами. Мнение комбатов разделилось, но комиссар Ураков поддержал меня, и я решил, вопреки указаниям комбрига, вывести батальоны из села и расставить их в лесу с таким расчетом, чтобы окружить потом село и отрезать белым все пути отхода. В селе решено было оставить только пешую и конную разведки, которым поставили задачу демонстрировать оборону села, наделать больше шума, а потом отойти.
Так и сделали. Все шло как по маслу. Егерцы не заставили себя долго ждать. На следующий день с утра они пустили разведку, стараясь прощупать нас.
— Клюет! — весело сказал комиссар, когда началась перестрелка разведчиков.
Надо было полагать, что за разведкой последует скоро наступление, и я приказал комбатам вывести из села свои батальоны и занять намеченные планом пункты. При этом им было дано строжайшее указание ни при каких обстоятельствах не обнаруживать себя. Батальоны были отведены сравнительно далеко от села, с таким расчетом, чтобы белые при окружении его не смогли столкнуться с ними.
Пришлось долго ждать, пока егерцы раскачались. Погода стояла холодная, но костры разводить было нельзя. Бойцы наши одеты были плохо, в тонкие молескиновые шинели и летние гимнастерки. Многие уже стали сомневаться и терять надежду, что план наш осуществится. И только к вечеру у села появилась усиленная разведка, а за ней повалили густые цепи егерцев, одетых, как на парад.
Наши разведчики открыли беспорядочный огонь и, пошумев изрядно, отошли. Обрадованные сравнительно легкой победой и предвкушая тепло, которое ожидало их в добротных крестьянских домах, егерцы рассыпались по всему селу.
Выждав, когда втянутся в село последние подразделения и боевой обоз егерцев, наши батальоны начали занимать все дороги, идущие в Тумашево, потом без шума, осторожно окружать село. Уже ближе к рассвету, когда егерцы спали крепким предутренним сном, наши подразделения, обезоружив сторожевое охранение, ворвались в село и почти без единого выстрела захватили в плен весь 2-й егерский полк.
В Тумашеве мы захватили больше двух тысяч пленных, избежали плена только старшие командиры, кое-кто из них застрелился, а некоторые скрылись. Захвачено было много трофеев: 24 пулемета, несколько тысяч патронов, около 30 телефонных аппаратов, много полевого кабеля и другое имущество. Здесь же произошел стихийный обмен обмундированием. Через час с небольшим после занятия села 2-й Крепостной полк оказался одетым в новенькое английское обмундирование, а егерцы облачились в наши молескиновые шинели. При этом переодевании даже споров никаких не было. Наши бойцы убедительно говорили:
— Вы пойдете в тыл, а нам еще Сибирь отвоевывать, так что ваше обмундирование нам нужнее, чем вам.
И егерцы не возражали, снимали с себя английские шинели и мундиры и надевали наши молескиновые халаты. Они были рады, что уже отвоевались.
Когда я сообщил комбригу Андрианову о проведенной операции, он ответил мне коротко:
— Победителей не судят. Молодец! Если бы ты провалил операцию, конечно, тебя отдали бы под суд, а теперь пишу реляцию к ордену.
Потом он спросил, сколько мы взяли пулеметов. Я, боясь, что у меня отберут их, сказал:
— Десять, — хотя на самом деле мы взяли их в два раза больше.
— Шесть оставь себе, а остальные пошли в бригаду для других полков, — сказал комбриг.
Пулеметов в полках было мало, поэтому у счастливчиков, которым удавалось захватить больше пяти — шести пулеметов, часть забирали для других плохо вооруженных полков бригады. До этого у нас в полку было только три пулемета, а тут вдруг такое богатство!
2-й Крепостной полк после Тумашевской операции нельзя было узнать: он был одет, как на парад. Молескиновых шинелей не осталось и в помине, разве только где-нибудь у обозников второго разряда.
Вспоминается случай с телефонистом штаба полка Дороховым. Он пришел ко мне и просит:
— Товарищ командир, разрешите мне на передовую.
— Почему? — спрашиваю его.
— Да как же: все давно щеголяют в новом обмундировании, а я в поле обсевок, что ли?
Пришлось ему разрешить идти на передовую.