Глава сорок первая
Второй год уже Аркадий не видался с весною. Она проходила где-то стороной и ничуть не волновала его. Все время его было распределено и рассчитано.
Возвращаясь из поездки, он целиком отдавался достройке дома. Придя домой, он быстро мылся, закусывал и ложился спать, поставив подле себя старый ворчливый будильник.
Этот беспокойный механизм обладал тем качеством, что шел только лежа на спине, а вместо звона издавал оглушительную пулеметную трескотню. От этих звуков старый кот вскакивал с лежанки и ошалело бросался в угол под кровать, а собака Роза становилась возле кровати на задние лапы и пронзительным воем умоляла прекратить неприятные звуки.
Именно за эту трескотню Аркадий и любил свой старый будильник. Просыпаясь, он выслушивал всю пулеметную очередь до конца и неизменно говорил:
— Ну, раз так — пойдем в наступление. - Затем по-армейски быстро одевался и принимался за работу.
— Аркаша, ты отдохнул бы еще. Успеешь ведь, — упрашивала мать, но сын спешил и ни на что не обращал внимания.
— Иксплутатор... он и меня в гроб вгонит со своей проклятой работой,— жаловался старый Канавин. Но, подгоняемый молодым хозяином, он тоже упорно действовал своим блестящим широким топором и разнообразными рубанками.
— Такой уж у него дурной характер, — вмешивалась в разговоры вдова Трохи, Филимоновна, по-прежнему частенько навещавшая Прибоевых.
— Этот «дурной характер» в нем был еще с детства заметен, — подтверждал Хмель, заходивший иногда по пути, чтобы выкурить трубку с Епимаховичем. — Всегда он стремился к преодолению препятствий, в чем бы они ни заключались. В детстве быстрее всех бегал, дальше всех плавал, глубже нырял, всегда верховодил мальчишьей оравой. А потом, когда вырос...
При этом Аркадий пристально посмотрел на Хмеля, ожидая, что тот будет говорить о его хулиганстве.
— А потом, — продолжал Хмель с усмешкой, — когда попал в депо, так и там стремился занять и занимал во всем первенство. Когда мы с ним ездили на одном паровозе, так я, бывало, нарочно веду поезд так, чтобы выбиться из пара. А мой помогайло стиснет зубы и работает изо всех сил, но «позора» в работе не допустит.
В конце мая стройка была закончена, и счастливая семья поселилась в новой избе.
Оставались мелкие доделки. Между делами Аркадий выкрасил наличники в синий цвет (служба тяги носит синие канты), с трех сторон обнес избу палисадником, посадил молодые топольки и кедры, провел электрическое освещение и даже установил электрический звонок. Под конец он разломал старую избушку, с каким-то ожесточением изрубил ее на дрова, сложил в поленницу, начисто подмел метлою сор и облегченно вздохнул, точно сбросил тяжелую ношу.
Тесным кругом друзей было отпраздновано новоселье. Обе уютные комнаты в новой избе были полны гостей. Подстриженный и чисто выбритый хозяин снова помолодел.
Эта радость взбодрила и сделала моложе даже Авдотью.
— Может быть, вам покажется смешно, а мне, право, не верится, что это наша изба. Такие две комнаты, большие окна, высокий потолок — мне кажется, что я и сама выше стала. Так как же мне не радоваться, как мне не благодарить такого сына, — говорила она гостям, вся сияющая и счастливая.
Аркадий был весел и хорошо настроен; он радовался вместе со всеми, радовался тому, что все его планы осуществились в срок. Приятно было видеть результаты своих трудов. Но была у него и маленькая горечь. Закадычный друг Ленька Канавин, с которым они вместе росли, этот прекрасный рубаха-парень по-прежнему упрямился и отказывался идти по пути, избранному Аркадием.
Он никак не мог примириться с равнодушием Нины и стал всё больше и сильнее пить. Вскоре после приезда с юга Ленька встретился с женой своего бывшего машиниста, расстрелянного колчаковцами. Он часто бывал раньше у них дома, глубоко уважал машиниста, как старшего товарища. Встретившись позднее с его вдовой Олей, Ленька стал заходить к ней, вместе они вспоминали погибшего и жалели его. Потом встречи участились, возникла дружба.
Ленька еще несколько раз домогался расположения Нины Прибоевой, предлагал ей выйти за него замуж и, получив отказ, назло Нине привел Олю к себе домой. Но, видимо, эта новая жизнь не удовлетворяла парня, он по-прежнему пил и безобразничал.
Накануне новоселья, приглашая Леньку к себе, Аркадий уговаривал его опомниться, не губить себя и поехать вместе учиться.
Но Ленька, как обычно, нетрезвый, грубо выругался и пошел своей дорогой.
— О том, кто кого губит, ты с Ниной Петровной поговори! — злобно бросил он Аркадию, не оглядываясь.
На новоселье к Аркадию Ленька не пришел, будто бы из-за неотложной поездки. Аркадий хорошо знал, что эта поездка была нарочно подстроена, и очень обижался ни товарища.
«Жаль, отличный парень Второго такого товарища мне не найти. Себе хуже делает, дубина этакая, а признаться не хочет. Ну, не хочет — не надо. Значит, грош цена такой дружбе и ну ее к черту! — думал Аркадий
На следующий день после новоселья к Прибоевым неожиданно пришла Оля. Ее встретила на кухне Авдотья. - Вам кого нужно? — спросила он приветливо.
— Мне бы с вашим сыном надо поговорить, - ответила женщина смущенно.
— Он дома как раз. Аркадий, тебя нужно, — громко познала Авдотья.
Аркадий вышел на кухню. Перед ним стояла молодая симпатичная женщина.
- Хотела с вами поговорить, — сказала она, смущаясь.
— Вы извините меня, пожалуйста, за беспокойство. Я хочу поговорить с нами о Леониде. Он всё пьет и скандалит. Видно, не на радость я с ним жизнь связала. Он мучается и я мучаюсь — какая же это жизнь! Сопьется он, а мне его жаль, ведь он хороший парень. Я знаю, что он за вашей Ниной ухаживал, отдайте вы за него замуж, тогда он опомнится…
- Это что же, вы за своего мужа новую невесту сватаете? – с мягкой улыбкой спросил Аркадий.
— Я, право, не знаю, что мне с ним делать. Ведь трезвый — он золотой человек, а как напьется... Я с вами потому решила поговорить, что вы с Леней такие друзья и, может быть, он вас послушает. Поговорите, пожалуйста, с ним.
— Мы с ним говорили. По скользкой дорожке парень пошел, это верно… - промолвил Аркадий. Он нахмурился, погладил ладонью лоб и добавил: - Но я еще раз с ним потолкую. Если не поможет, подтянем через партячейку.
- Помогите, пожалуйста. Я боюсь за него. Ведь поезд дело не шуточное, а он теперь постоянно пьяный ездит на паровозе.
Женщина еще раз извинилась, простилась и ушла. В самом деле, развинтился Ленька. Надо как-то встряхнуть пария, — рассуждал Аркадий.
— Другие женятся и за ум берутся, а у него — наоборот. Почему же это так? Жил бы да жил, непутевая голова. И бабочка у него такая аккуратная, видно, не плохой человек, — говорила Авдотья, занимаясь своими делами.
Аркадий стоял, прислонясь к печи, и о чем-то думал, наблюдая за работой матери.
— Пора бы, Аркаша, и тебе о женитьбе подумать. Теперь домик у нас, как игрушка, дела наладились.
Аркадий молчал.
— Ты почему не говоришь со мной? — спросила Авдотья.
— Я слушаю тебя, мама,— улыбнулся Аркадий.
— Так вот слушай. Женись, не откладывай, а то упустишь девушку. Кто-нибудь из-под носа ухватит.
— Что упустишь? Какую девушку?
— Ты что, будто не догадываешься, о ком говорю?
— Нет, догадываюсь.
— Так в чем дело? Саша такая девушка... не налюбуешься. Разве не правда?
— Правда... но...
— Что еще за «но»? — настороженно спросила Авдотья.
— Есть такое «но», мама, — задумчиво ответил Аркадий и вышел из кухни.
Аркадий был уверен, что его знаний будет достаточно для поступления на рабфак, и поэтому курсы по подготовке на рабфак не посещал. Но желая скорее и по-настоящему углубиться в долгожданные азы наук, он набрал учебников и на досуге дома занимался арифметикой, геометрией, литературой.
В августе он съездил в Екатеринбург и привез оттуда множество покупок. Сестре и матери — отрезы на платья, обеим — по паре туфель, а себе — целый гардероб.
— Аркадий, ведь приданое не женихи, а невесты покупают, — заметила сестра, рассматривая обновки.
— Это кому как нравятся... А тебе, невеста, боевое задание.
— Какое?
— Такое: к концу августа сшей мне из всего этого две верхних рубашки-косоворотки, две наволочки, две простыни и полдюжины белья. На всем белье надо вышить метки. Сделаешь?
- Сделаю, товарищ начальник! — отчеканила Нина, вытянувшись и щелкнув по-военному каблучками.
— Прекрасно! Хорошо и вовремя сделаешь — получишь премию.
— Я уже получила.
— То — само собой.
— Будет сделано, товарищ начальник!.. А для чего это вам всё потребовалось, товарищ начальник? Как будто вам вдруг нечего стало носить? — шутила Нина.
— Подчиненные не спрашивают своих начальников об их планах и намерениях, — заметил Аркадий, улыбаясь, и, перейдя на серьезный тон, он напомнил еще: — Так ты постарайся, Нина, чтобы сделать это не позднее двадцать пятого.
— Конечно, сделаю, о чем говорить!
Таким образом, последние приготовления подходили к концу, и Аркадий ждал момента, когда он попадет в учебное заведение, именуемое рабфаком.
Отъезд на учебу нужно было согласовать с партийной организацией и получить командировку от профсоюза.
Как-то вечером, после партийного собрания, Аркадий обратился к секретарю партячейки и председателю участкового комитета одновременно:
— У меня к вам дело есть, папаши, — сказал он, взяв обоих за пуговицы пиджаков,
— Какое дело, Аркадий? — спросил Конопатов.
— Я решил поехать учиться. Дайте мне командировку на рабфак.
— Командировку на рабфак?! — в голос спросили удивленные «папаши».
— Да, на рабфак. И почему это вас так удивило? Чего это, Ефим Петрович, они онемели вдруг? — обратился Аркадий к стоявшему рядом Хмелю.
— Сам дивлюсь и ничего не понимаю, — усмехнулся тот.
— Дело есть! — комично передразнил Конопатов. — Да разве это дело? — спросил он строго.
— А разве нет? Я хорошо помню, как Макар Иванович Пихтин говорил, что после укрепления советской власти рабочая молодежь будет учиться. Сейчас это подтверждается: партия и правительство...
— Вижу, что политику партии и правительства ты хорошо знаешь,— перебил Конопатов.—Ты что же, всерьез решил приняться за учебу? — спросил он, плотно закрывая дверь кабинета и садясь, за стол.
— Вполне серьезно. А что?
— Вот как он оправдал наши надежды, — с сожалением заметил председатель участкового комитета.
— Да-а, — уныло протянул Конопатов.
— В чем дело, товарищи? О, каких неоправданных надеждах вы говорите? — нахмурился Аркадий.
— В том дело, что у нас имеется решение выдвинуть тебя помощником начальника депо! Понимаешь? — спросил Конопатов, глядя на Аркадия и передвигая очки с глаз на лоб и обратно.
- Помощником начальника депо? Нет, ничего не понимаю. Это вы плохо придумали, товарищи. Не потяну я такую работу. Вот дайте мне возможность подковаться, тогда возьмусь за любое дело и лицом в грязь не ударю, как говорится. Тогда можно будет говорить и об оправдании надежд, — проговорил убежденно Аркадий.
Все долго молчали, дымя папиросками.
— У парня хорошая голова. Если дать ему образование — польза будет. По-моему, надо отпустить его на учебу, - нарушил молчание Хмель.
— К сожалению, мы не можем не исполнить имеющихся директив, если бы даже и хотели, — медленно проговорил Конопатов. Он тяжело вздохнул, улыбнулся и добавил: — Ладно, новорожденный, готовься ко второму рождению. Пошлем мы тебя на рабфак. Только с условием: окончишь ученье, приезжай в свое родное депо. Хорошо?
— Обещаю закончить ученье и вернуться на свои родной советский железнодорожный транспорт, — весело ответил Аркадий, пожимая руки товарищам.
И вот они с Сережей Молчаниновым, машинист и его помощник, совершали последнюю поездку на своем паровозе.
Из Екатеринбурга они выехали еще до рассвета и спешили в Тагил, чтобы по случаю воскресенья вечерком погулять или компанией покататься на лодке. Обстоятельства благоприятствовали их планам. День был солнечный, теплый, один из тех золотых дней, какие бывают на границе лета и осени.
Сорок вагонов-платформ порожняка легко катились за паровозом, а навстречу поезду один за другим быстро мелькали километровые столбы, путевые казармы, разъезды, станции.
— А ну-ка, «на прощанье шаль с каймою ты на мне узлом стяни», — кричал Аркадий своему помощнику.
Сережа точно играл лопатой, бросая уголь в топку малыми дозами, и легко поддерживал нормальное давление пара. Машинист и его помощник были веселы, счастливы и много шутили.
На предпоследней станции дежурный остановил их поезд.
— Прибоев! Вот что, дружище, едешь по половинке, пускаю тебя до освобождения перегона — в Тагиле до зарезу порожняк нужен, — проговорил дежурный, вручая машинисту половину развинчивающегося жезла.
— Что у тебя на перегоне? — справился Аркадий.
— Одиночный паровоз. Только поглядывай, не ударь его!
— Разве я догоню одиночный паровоз?
— Не паровоз — калека, еле дышит.
— Кто едет?
— Ленька Канавин мается. Засвистывай—счастливо!
Поезд отправился.
На одном из закруглений Сережа предупредил машиниста:
— Виден паровоз, и не движется, а стоит.
Аркадий закрыл регулятор, поезд замедлил ход и, не дойдя сотню метров до стоящего впереди паровоза, остановился.
Ленька сошел со своего паровоза и, широко прыгая по шпалам, бежал к паровозу Аркадия.
Поздоровались.
Ленька разразился потоком ругательств по адресу своего «крокодила».
— Ты понимаешь, потекли дымогарные трубы, да так сильно, что был вынужден бросить поезд. До Невьянска ехал вторым с Сеней Горбуновым. Но поезд у него тяжелый, а паровоз тоже незавидный. Разругались, и он отцепил меня. А сейчас воды маловато, инжекторы прогрелись — не качают, — наскоро сообщил Ленька о своих неудачах.
— Короче говоря, тебя нужно дотолкать до Тагила?— уточнил Аркадий.
— Нy да, не ночевать же мне на перегоне, — подтвердил Ленька раздраженно.
— Лады. Двигаемся к твоему инвалиду, — заключил Аркадий и осторожно повел поезд вперед. Ленька стоял на подножке. Буфера мягко звякнули, Ленька сам накинул стяжку и, поднимаясь в будку паровоза, крикнул:
— Поехали!
— Засвистывай! Для свистка-то у тебя хватит пара?— усмехнулся Аркадий.
— Довольно тебе зубоскалить, - проворчал Ленька.
Минут через двадцать они прибили в Тагил, сдали в депо свои паровозы и вместе направились по домам.
— Чем намерен заняться сегодня? — спросил Аркадий Леньку.
— Первым делом выпить надо, а потом спать, наверное, завалюсь, — равнодушно ответил Ленька.
— В воскресенье и — спать?..
— А что же еще делать? Намаялся я с сегодняшней проклятой поездкой.
— Ничего, пообедаешь, и всё как рукой снимет. Поедем с нами сегодня кататься на лодке, — предложил Аркадий.
— Пожалуй, можно. Погода сегодня приличная.
— А баян захватишь?
— Вот уж эту нагрузку тащить мне не хочется.
— Если я унесу к пруду и обратно, пойдет? — спросил Сережа Молчанинов, большой любитель музыки.
— На это согласен, — сказал Ленька.
— Значит, договариваемся так: сейчас моемся, обедаем, переодеваемся и часа через три все собираемся у Сережи. Согласны? — спросил Аркадий товарищей. — Ты Олю возьми с собою.
— Это уж я сам знаю, кого мне брать с собою, — буркнул Ленька, будто на что-то обижаясь.
Вечером в большую лодку на берегу тагильского пруда усаживалась веселая компания молодежи. На корме у руля занял место Аркадий, перед ним на малой скамейке расположился Ленька с баяном в руках, у весел - любитель физического труда Сережа Молчанинов, дальше на большой скамейке — Нина и в носовой части — Саша Пихтина.
Едва только лодка отчалила от берега, Ленька тихо начал играть. Приятные звуки полились из-под пальцев гармониста и далеко, разносились над зеркальной поверхностью пруда.
Ленька подвыпил и был мрачно настроен. Глядя на Нину, он звуками музыки изливал перед нею свою отвергнутую любовь. Баян то смеялся, то плакал в руках Леньки, навевая щемящую тоску.
— Леня, сыграй, пожалуйста, марш «Старые друзья». Очень он у тебя хорошо получается, — ласково обратилась к нему Нина.
Ленька на минуту остановился, а затем молча стал исполнять свой коронный номер. В этой музыке была немалая доля ленькиной импровизации, но играл он действительно чудесно. Его короткие толстые пальцы с удивительной быстротой и ловкостью бегали по клавиатуре, серебряные голоса выводили красивую мелодию, а низкие густые басы сочно вторили им.
Проиграв несколько раз марш со многими вариациями, гармонист остановился, вытер вспотевший лоб и со вздохом многозначительно сказал:
— Вот тебе, Нина Петровна, марш «Старые друзья».
— Хороший марш, и славно он у тебя получается, — похвалила Нина.
— Да. Но в жизни старые друзья получаются хуже, Нина, — сказал сердито Ленька.
— Как же так, Леня? Почему?
— Так… Не знаю, почему.
Аркадий прислушивался к разговору Леньки, жалел его и в то же время сердился. Жалел за то, что он оказался неудачником в сердечных делах, и в то же время сердился на него за расхлябанность и пьянство. «Всяк кузнец своего счастья, — размышлял Аркадий, тихо шевеля ручку руля, — Сознанием и волей можно вот так же резко изменить направление жизни»,— он сильно повернул руль и направил лодку под прямым углом.
— Полегче на поворотах, товарищ рулевой, — заметил Сережа.
— Да, да, так можно вывалиться из лодки, Аркадий,— сказала с тревогой Саша.
— Сделай одолжение, Сашенька, вывались, я проявлю геройство и спасу тебя, — не растерялся Аркадий.
— Ну да, спасешь... А если не спасешь?
— Тогда подай на меня в народный суд, вот свидетели.
— Тогда уж будет поздно... Леня, сыграй мою любимую «Як умру», — обратилась Саша к Лене.
— Можно и «Як умру», только с условием: вы с Ниной споете мне потом «Выхожу один я на дорогу», — ответил Ленька.
— Согласны, Леня, споем! — заявили девушки.
— И чтобы без слез, Саша, как было в прошлый раз,— напомнил Ленька.
— Тогда мне больно-больно вспомнился папа. Знаете, как там: «Не забудьте, помяните, незлым тихим словом», — смущенно объяснила Саша.
— Ну, хорошо, слушайте, только не плачьте, — проговорил Ленька, положив руку на клавиатуру.
И полились величественно-грустные звуки украинской песни. В этой песне слышались и высокое патриотическое чувство, и глубокая боль человека за свою родину, за угнетенный народ, для освобождения которого он ничего не мог сделать, будучи скованным кандалами. Звонкие голоса баяна сливались с басовыми аккордами, всхлипывали, плакали, рыдали и умолкали. В этот момент, казалось, как-то по-особому журчала вода за кормой, скрипели уключины, всплескивали весла. Но вот после короткой паузы начинали мятежное соло басы. Они густыми сильными звуками отвергали всякую слабость и лирику, взывали к отмщению, призывали к борьбе.
Музыка становилась всё тише и тише.
— «И вражею злою кровью волю окропите...» — произнес Ленька под последний вздох гармоники.
— Вам, Леня, музыкантом быть, а не машинистом, — заметила Саша.
— Почему ты, Леня, сегодня такой нахмуренный? — спросила Нина, чуть улыбаясь.
— Выпил маловато, иначе бы был веселее и, наверное, сыграл бы лучше,— отрезал Ленька, не глядя на девушку.
— Нет, тут какая-то другая причина. Может быть, тебе скучно без Оли? Ты почему ее не взял с собою?
Ленька с укором взглянул на Нину и ничего не ответил. Он тяжело вздохнул, склонился над баяном, его пальцы опять задвигались по клавиатуре.
— А хорошо бывало прежде: гуляли, веселились, дружили, — мечтательно произнес Ленька, опять тяжело вздохнул, растянул баян и под собственный аккомпанемент спел частушку:
«Мы с сударушкой сидели
У реки, на берегу,
Про измену говорили,
Слезы капали в реку».
— Какая же может быть сударушка у женатого человека? — пожала плечами Нина, с усмешкой взглянув на Леньку.
Аркадий нахмурился и зло посмотрел на сестру.
Ленька склонил голову на корпус баяна, точно хотел лучше расслышать свою музыку, и продолжал играть.
Нина мельком взглянула на гармониста и по озорному весело спела:
«Гармонист — моя забава,
Гармонист—веселый звон,
Не годится тебе, милый,
Пить вино да самогон».
Все засмеялись, Ленька бросил укоряющий взгляд на Нину и перестал играть.
— Эх, жизнь ты моя жестянка...
— Почему вы не играете, Леня? — спросила Саша.
— Хочу, чтобы вы мне спели «Выхожу один я на дорогу», - ответил Ленька с прежней угрюмостью.
Девушки тихо запели любимую песню Леньки. Он сидел со склоненной головой и так же тихо аккомпанировал им на баяне.
Кто-то чему-то рассмеялся, и песня на полуслове оборвалась.
— «Сквозь туман кремнистый путь блестит». Какие красивые слова может сказать человек! — мечтательно промолвил Ленька, — Спойте, девушки, до конца, вот это:
«Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел».
— В другой раз, Леня, где-нибудь не на пруду. Для пруда больше подходит твой баян. Сыграй, пожалуйста, что-нибудь сердцещипательное, громогласное,— попросила Нина.
— Пожалуйста, Нина Петровна. Вот вальс «Оборванные струны», исполняет на баяне Ленька Канавин, — иронически-важно объявил Ленька и громко заиграл.
Все пассажиры лодки замолчали и слушали. Красивая музыка привлекала внимание и посторонних слушателей. Лодки катающихся всё приближались и кружились возле. Гармонисту льстило это, однако он перестал играть, сердито проворчав:
— Как раз не для вас играю, уважаемые вольнослушатели.
— Дай полный, капитан! — приказал Аркадий Сереже, круто повертывая руль. Сережа всей силой рук налег на весла, и лодка вырвалась из круга нежелательных спутников.
— А ты, маэстро, сыграй, пожалуйста, боевой марш,— сказал Аркадий Леньке.
— Есть сыграть боевой марш! — с готовностью отозвался Ленька, бодро тряхнув бритой головой, широко растянул меха и громко заиграл.
— Вот таким бурным маршем должна протекать наша жизнь, — сказал Аркадий.
— А было бы чудесно, если бы жизнь протекала, как музыка! — восторженно добавила Саша.
— Мы ее сделаем такой, Саша. Важно, чтоб люди поняли, что с неба ничего не падает, что для перестройки жизни нужно поднимать культуру и всем по-настоящему работать. Общими усилиями всех людей будет построена такая жизнь, о которой люди даже не мечтали, — проговорил Аркадий.
— Вот когда заживем! Только нельзя ли, товарищ Прибоев, этот вопрос проработать в кружке политграмоты? А сейчас поговорить бы о чем-нибудь другом? — весело смеялась Нина.
— Можно. Можно поговорить и о другом, — согласился Аркадий, глядя на улыбающиеся лица товарищей.
— Давайте говорить о дружбе! Дружба — это украшение человечества, — предложила Саша.
— Дружба дружбе рознь, иную хоть брось, — мрачно произнес Ленька, мельком взглянув на Аркадия.
— Тогда — о любви, — предложил Сережа.
— О любви? Ты меня удивляешь, Сережа, — усмехнулся Аркадий.
— Тяговикам это запрещено: у них вместо сердца тормозная колодка заложена, — пояснил ядовито Ленька, блеснув глазами на Нину.
- Чугунное сердце, это здорово, — заметил Аркадии.
Все засмеялись.
Наступал вечер. На темнеющем небе одна за другой вспыхивали звезды, с запада потянул прохладный ветерок, рябя темную воду. Восток светлел, вскоре большая полная луна поднялась из-за горизонта и осветила пруд оранжевым светом.
— Так о чем будем говорить, друзья, о дружбе или о любви? — спросил Аркадий.
— Хотите, я вам расскажу две сказочки, одну о дружбе, а другую о любви? — предложил Ленька, ядовито ухмыляясь.
— Просим! — был единодушный ответ.
— Так вот, слушайте. Жили-были два друга, Фома да Ерема. Такие были друзья — холодной водой не разольешь, всегда вместе и горой стояли один за другого. Они были простые, хорошие ребята, вместе выросли, вместе работали, вместе ворога били и вместе собирались прожить остальную жизнь. Только вдруг, ни с того, ни с сего, Фома возгордился, будто лучше да умнее его никого на свете нет... Из кожи лезет вон, работает, его хвалят, а он еще пуще старается. Обогнал он всех на работе, вознесся высоко-высоко и еще пуще загордился. Чистые воротнички, гаврилку-собачью радость на себя напялил и даже техником сделаться захотел, как та старуха столбовой дворянкой.
А Ерема, тот был попроще, настоящий рабочий парень и прямо шел по своей дороге. Вот он и кричит своему бывшему другу: «Слышь, Фома, не гордись, не возносись высоко, упадешь в грязь— замараешься, конфуз, смеяться будут...»
— А что Фома, Леня? — спросила Саша, сверля глазами рассказчика.
— А Фома всё нос задирает да выше лезет, - рассмеялся Ленька, оглянувшись со своего сиденья на Аркадия.
— Неверно, Ленька! Фома сказал Ереме так: «Над другом посмеешься - над собой поплачешь»,— заметил Аркадий, нахмурив брови, и спокойно добавил: — Сережа, гребем к берегу, хватит кататься.
Все замолчали. Ленька понял, что глубоко обидел товарища. Чтобы сгладить положение, он громко заиграл марш «Старые друзья».
Хороший вечер был непоправимо испорчен. Лодка пристала к берегу, молодежь разошлась по домам.
На следующее утро Аркадий проснулся поздно. По осторожному шуму, доносившемуся из кухни, он понял, что дома одна мать. Сестра куда-то ушла.
«Дальше откладывать нельзя, надо рассказать маме обо всем»,— с тяжелым сердцем подумал Аркадий. Он всегда глубоко жалел мать. После трагической смерти мужа она осталась еще молодой женщиной, но не погналась за личным счастьем, не бросила детей, а все свои силы отдала их воспитанию. — Разве мы сумеем по-настоящему оценить всё это? Вот, вместо благодарности, я готовлю ей очередную неприятность. Но все равно надо сказать сейчас же, сию минуту! Иначе нельзя...»
Аркадий решительно встал с кровати, оделся и вышел на кухню.
— Выспался, отдохнул, сынок? — спросила приветливо мать, хлопоча у печки.
— Выспался знаменито, — ответил сын, потягиваясь.
— Умывайся скорее, да завтракать будем.
— Вы разве не завтракали? А стрекоза куда упрыгнула?
— К Пихтиным ушла. У Саши отпуск, так они собираются в лес за брусникой.
— Жаль, не знал, я бы тоже сходил.
— Они, наверное, еще зайдут сюда.
— Вот хорошо бы. Я обязательно пойду с ними.
— А тебя сегодня в поездку не вызовут?
— Сегодня... Сегодня не вызовут...
— Ну, умывайся и будем завтракать, — повторила мать, наливая в умывальник холодную воду.
Когда сели за стол, мать говорила о разных незначительных мелочах, о соседях, о тагильских новостях. Аркадий рассеянно слушал и всё думал, как она сейчас примет его главную новость.
— Мама, я хочу поговорить с тобой о серьезном, — начал Аркадий, глядя на голубой квадратик старенькой скатерти.
— Ну, что же, говори, сынок. Может, я уже догадываюсь, о чем ты будешь говорить! О Саше? Давно пора, я жду не дождусь, когда это будет, — сказала мать глядя на сына радостными, просветленными глазами.
Аркадий громко вздохнул и нахмурился.
— Ты чем-то недоволен, Аркаша? — обеспокоилась мать, заглядывая ему в лицо.
— Неправильно ты, мама, догадываешься. Я хочу ехать в Екатеринбург, на учебу...
Мать испуганно, замолчала, глядя на сына растерянными глазами.
— На курсы какие или что? А надолго? — спросила она мгновенно охрипшим голосом.
— Если ученье пойдет, надолго, мама. Лет на десять.
— А как же мы без тебя будем, сынок?
— Как-нибудь проживем... проживете. Летом, во время каникул, я буду зарабатывать и помогать вам. Нина тоже приработает кой-что... А во время учебы я буду получать государственную стипендию. Конечно, будет хуже, чем теперь, но придется примириться. Не обижайся на меня, мама, мне так хочется учиться, что без этого я не могу жить...
Наступила гнетущая тишина.
— Я думала, что совсем не так пойдет наша жизнь, — с глубокой грустью промолвила Авдотья, нарушив молчание. — Но я не препятствую, Аркаша. Если ты так решил, значит, так и надо. Ты у меня умница и плохо не сделаешь, не ошибешься, — скорбно проговорила Авдотья, еле сдерживая подступающие слезы.
В этот момент хлопнули ворота, послышался топот резвых девичьих ног, и в дом вбежали Саша с Ниной.
— Доброе утро, Авдотья Иосифовна, здравствуйте! — крикнула Саша.
— Здравствуй, Сашенька! Проходи, садись. Решили-таки прогуляться, сходить в лес? — улыбнулась Авдотья.
— Решили, Авдотья Иосифовна. Сейчас еще Аркадия соблазнять будем, — сказала Саша.
— Я уже соблазнился и готов идти за вами хоть на край света, — сообщил Аркадий.
— Вот и чудесно! — обрадовалась Саша.
— Садитесь, девушки, завтракать, — предложила Авдотья.
— Нас уже Марфа Ильинична накормила. А мама как будто плакала? — спросила Нина, вглядываясь в лицо матери.
— Нет, только собиралась, да раздумала, — ответила с горькой улыбкой Авдотья.
— О чем, мама? Неприятность какая-нибудь?
— Неприятность, Нина. Разве ты не знаешь, что Аркадий от нас уезжает?
— Я догадывалась, что он что-то затеял, но не знала — что. Куда это он?
— Вот... уезжает наш Аркадий учиться, — Авдотья заплакала.
— Ну, начинается семейная драма в пяти частях с эпилогом, — проворчал Аркадий.
— О чем же ты плачешь, мама? Разве мы без него не проживем? В войну тяжелее было, да прожили, — убежденно сказала Нина, обняла мать и поцеловала.
— Из-за этого не стоит огорчаться, Авдотья Иосифовна, — утешала Саша.
— Как же не огорчаться, Сашенька. У меня совсем другие думы были...
— Лучшего пути, Авдотья Иосифовна, для Аркадия нет, и за это его только следует хвалить, — медленно проговорила Саша.
— Не было еще такого случая, чтобы ты, Саша, не одобрила его поступков, — заметила Нина.
- Так это потому, что Аркадий совершает только хорошие поступки, — объяснила Саша.
— Так что же, девицы, берете меня с собою в компанию? — переменил тему разговора Аркадий.
— Берем, собирайся. На обратном пути будешь у нас за носильщика, — ответила сестра.
Захватив кузовки и корзинки, Аркадий отправился с девушками на вокзал. Попутный товарный поезд увез их на реку Тагил. Друзья сошли с поезда у железнодорожного моста и направились вглубь соснового бора.
Был ясный солнечный день бабьего лета. С безоблачного синего неба ярко светило солнце, сосновый бор стоял тихий, задумчивый. В вершинах сосен лениво щебетали птицы, в тихом воздухе плавали и садились на лицо тончайшие невидимые паутинки.
Молодые люди взбирались на гору, шагая по толстым искривленным корневищам вековых сосен.
— Ох, и крутая же гора, как трудно на нее взбираться,— сказала Нина, шагая впереди всех по тропинке.
— Вот перед Аркадием гора будет покруче. Ты не боишься на нее всходить, Аркадий? — спросила Саша.
— Всходят же люди на всякие горы, значит, взойду и я,— просто ответил Аркадий.
— Конечно, ты взойдешь на любую гору. Я уверена, что ты получишь высшее образование и станешь инженером.
— Ну, как тебе не совестно, Саша, смеяться надо мной? Я думаю пока об азах, а ты вон куда хватила!
Они поднялись на самую вершину горы, покрытую мелким кустарником. Внизу, у подошвы, между стволами сосен виднелась извилистая блестящая лента реки. На лугу противоположного берега паслись лошади, оттуда доносился звон колокольчиков.
— Какая красота! Посидимте, девицы, здесь, полюбуемся, — предложил Аркадий, садясь на большой серый камень.
Нина присела рядом с братом, а Саша, глядя вниз на реку, с пафосом проговорила:
— Да, в науке нет столбовой дороги, и только тот может достичь ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам!
— Откуда, Саша, такие слова? — заинтересовался Аркадий.
— Это у Маркса. А, правда, хорошо сказано? — спросила Саша и села на камень.
— Очень хорошо сказано, — подтвердил Аркадий, не скрывая своего восхищенья девушкой.
— Да, Сашенька, сбывается моя давнишняя мечта. Знала бы ты, как я рад. И уж если дорвусь до ученья, так на полпути не остановлюсь. Я добьюсь своего и доверие советской власти оправдаю, — произнес, точно клятву, Аркадий.
— И еще раз молодец! — сказала Саша и шутя боднула Аркадия в грудь своей кудрявой головой.
— Что же, продолжим митинг или пойдем собирать бруснику? — напомнила Нина. — Идемте!
Все засмеялись, встали и пошли за брусникой.
Они долго ходили по сосновому бору, собирали ягоды, аукали, шутили, смеялись.
Солнце уже садилось и, Аркадий предложил девушкам двигаться к железной дороге.
— Что ты! Ехать домой с пустыми руками и так рано! — запротестовала Нина.
— Пока светло, любой машинист остановится у Тагила и посадит нас, а когда стемнеет, нам придется идти в Лаю или в Сан-Донато, это шесть километров, — пояснил Аркадий.
— Ну, ладно, идемте обратно. Вы шагайте вперед, только не быстро, и воркуйте, а я на ходу еще кой-что наберу, — согласилась Нина.
На обратном пути, переходя через перевал, Аркадий и Саша остановились на том же месте, на вершине горы, где они отдыхали. Здесь по-прежнему царила тишина. Солнце уходило за горизонт, бросая красноватые блики на верхушки сосен. У подошвы горы извивалась река и все еще слышался мелодичный звон колокольчика.
Они стояли и любовались красотой вечернего леса. Саша восторженно улыбнулась и заговорила:
— Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас; постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули в виду всей Москвы пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу.
— Откуда у тебя такие простые и такие красивые слова, Саша?
— Слова чужие, Аркадий, а прошли через мое сознание и стали моими.
— Какая ты хорошая, Саша! Саша, поклянемся и мы пожертвовать наши жизни за великое дело революции, которому посвятил себя Макар Иванович! Перед нами трудный путь. Мы пойдем не по аллее тихого сада, а именно по тяжелой каменистой тропе, нам придется встретиться со многими опасностями, пережить лишения, но все равно мы пойдем по этому трудному пути, пока не достигнем своей цели. И вот... я никогда не говорил тебе об этом, Саша. Вот если бы мы... если бы нам вместе с тобою выучиться, а потом работать для нашего народа, для партии и не расставаться всю жизнь...
— Аркадий, чудесный ты мой, Аркадий! — воскликнула Саша, глядя на него счастливыми, сияющими глазами.
Аркадий привлек к себе девушку и хотел поцеловать ее в смуглый красивый лоб. Но она приподнялась на цыпочках и порывисто поцеловала его в губы.
— Са-а-а-ша! — звонко прокричала Нина.
— Мы здесь, Нина. Иди скорее, нам пора уходить! - ответил Аркадий.
Домой они вернулись поздно вечером, усталые, но очень довольные прогулкой.
Через неделю Аркадий и его неизменный помощник Сережа Молчанинов уезжали на учебу в Екатеринбург.
На скромные проводы к Прибоевым пришли Хмель, Касьян, Денежка, старый Канавин, Филимоновна и Саша.
— Уезжаешь-таки, непутевая голова. Не сидится на месте, не живется дома, — упрекала Филимоновна, старательно угощаясь чаем.
— Уезжаю, Филимоновна, — усмехнулся Аркадий.
Разгоряченный водкой, старый котельщик напутствовал:
— Если дойдешь до дела, парень, и будешь, кем ни будь, так пуще всего изучай металл. В нем вся сила. А сам не зазнавайся и черной работы, грязи тоже не бойся, как царские инженеры, бывало. Помни, что ты наш рабочий парень, мы тебя в депо вырастили, вот что. А за металл крепче держись — в нем вся сила,— повторил он и крепко сжал свой большой костлявый кулак.
Старый Канавин подергал себя за жидкий ус и, сопя прокуренной трубкой, глубокомысленно заявил:
— А мой совет будет такой: брось к чертям свои паровики. Грязь, копоть, сажа, визг, грохот — того и гляди голову сломишь! Что хорошего? Жарь лучше на строителя. То ли дело: стройка, сосна, дуб, береза, щепа, стружка — дух — дыши не надышишься. Смекалка в стройке у тебя вострая. Мой совет — учись на строителя, право слово!
— Спасибо, товарищи, за советы. Обещаю вам кем ни будь сделаться, —с улыбкой ответил Аркадий.
— А мне вот шибко жаль отпущать тебя, Apкадий: хоша и строгий ты, а парень — что надо. И как ты решился на экие муки добровольно идти? — пищал Денежка, основательно опьяневший.
Хмель взглянул на свои карманные часы и напомнил, что пора двигаться.
Выйдя из ворот, Аркадий остановился у палисадника и, указывая на шелестящие молодые топольки под окнами, сказал:
— Вот, сестрица, когда мои тополя вырастут до конька крыши, я вернусь домой техником, а то и инженером, — запомни это.
— Не хвались прежде времени, братец. Вот не выдержишь экзамен на рабфак и вернешься тем же машинистом, — пошутила Нина.
— Нет, сестрица, машинист Прибоев всегда ездил до конца маршрута, никогда с перегона назад не возвращался.
— Подтверждаю: такого с машинистом Прибоевым никогда не бывало, — сказал Хмель совершенно серьезно.
— Правильно, мой дорогой тополек! Раз уж решил, так иди до конца, на полпути не останавливайся. На хорошее дело мое благословение всегда с тобой будет, — тихо проговорила Авдотья, еле удерживая слезы. Разлука с сыном была очень тяжела для нее, но, чтобы не омрачать последние минуты, мать старалась казаться веселой.
Все друзья провожали Аркадия до самого вокзала. Хмель по очереди с Денежкой несли чемодан, а сам Аркадий шел позади всех, под руку с Сашей.
— Ты погрустнела, Саша, — сказал Аркадий, заглядывая в ее глаза.
— Это я так, самую малость, и сама не знаю отчего...
— Не надо, Сашенька.
— Не буду, Аркадий... В самом деле, отчего так грустить... Ты знаешь, я окончательно решила готовиться и поступить на медицинский. Как ты считаешь, Аркадий?
— Ох, как бы хорошо было!
— Если ты выучишься на инженера, а я на врача, вот здорово будет! Правда? — прошептала Саша на ухо Аркадию. — Только ты не разболтай кому-нибудь о наших мечтах...
— Хорошо, Саша, сохраню эту тайну, — улыбнулся Аркадий.
На вокзале были обычная суета и гомон. Перрон пестрел народом, преимущественно молодежью. Здесь были уезжающие на учебу парни и девушки, множество провожающих друзей. Все они возбужденно смеялись, громко разговаривали.
Откуда-то из толпы появился Конопатов и подошел к Аркадию.
— Здравствуй, дружище Аркадий! Значит, расправляешь крылья и улетаешь? — заговорил он.
— Зачем так высокопарно, Николай Иванович. Просто уезжаю, — улыбнулся Аркадий.
— Нет, Аркадий, это совсем не просто. Ну, желаю тебе успеха! Штурмуй там науки, как здесь штурмовал работу. До свиданья! Спешу я, дело есть.
Подошел пассажирский поезд, и шум на перроне усилился. На смену ушедшему пришел другой паровоз звякнули буфера, и его металлический голос звучно раздался под крышей перрона.
Дважды ударили в сигнальный колокол.
— До свидания, товарищи! — сказал Аркадий, пожимая руки провожающим его друзьям. —До свиданья, мама. Не скучай, буду посылать тебе письма, а к рождеству в гости приеду.
Аркадий трижды поцеловал мать, а за нею сестру...
— Сашенька, до свидания! — он сжал руки девушки и добавил: — И знаешь что?..
Девушка не успела опомниться, как Аркадий обнял ее и горячо поцеловал в губы.
Ударил третий звонок, пронзительно свистнул кондуктор, отрывисто-сердито прогудел паровоз, станцевал на месте и медленно двинулся, обдавая влажным паром стоящих на перроне людей.
Аркадий стоял на подножке вагона, улыбался и махал рукой.
Нина с Сашей долго смотрели, как удалялся поезд, кудрявился и рассеивался паровозный дым, уменьшался хвостовой вагон с красным флажком на крюке. Наконец, поезд исчез, и только из-за далекого перелеска долетел протяжный гудок.
— Ты что это, Сашенька? — спросила Нина подругу, которая продолжала смотреть в сторону ушедшего поезда и украдкой вытирала платочком глаза.
— Соринка в глаз залетела, — прошептала Саша.
- Да-a... И не в один, а, кажется, в оба? Не надо, Сашенька. Все будет хорошо, — ласково сказала Нина и поцеловала подругу быстрым девичьим поцелуем…
Конец
